Живой (эротическая история)

Начинающий предприниматель должен определить для себя, что именно он сделает объектом своего бизнеса.

Работая на таможне, я сколотил начальный капитал и решил пустить его в рост: накупить чего-нибудь, что пользуется повышенным спросом. Что если вложить деньги в произведения искусства и прослыть меценатом, а там глядишь — никому неизвестные мазилы превратятся в раскрученных гениев, и я стану обладателем бесценной коллекции? Я собрал чемоданы и решил объездить глухие городки в поисках пыльных шедевров местных "Пикассо". Знатоки авангарда очень восхваляли городок Н., располагавшийся неподалеку от Бельжопольской АЭС.

Говорили, что в Н. есть дарования, из-под кисти которых выходят шедевры абсурда и сюрреализма.

Остановившись в местной гостинице, я узнал у горничной адрес ближайшей артистической кофейни. Действительно, в кафе я застал обнадеживающее общество студенток, одетых, как проститутки, и ПТУ-шников, желающих, чтобы их приняли за телохранителей. Мое внимание привлек столик, за которым сидели парочка грязноватых молодых людей с предлинными волосами и взглядом, устремленным за горизонт, и миленькие девушки с волосами соответственно красного и синего цвета. Я подсел и заказал выпивку на всю компанию, чем сразу завоевал их самое горячее расположение. Скоро мне рассказали, что среди местных живописцев есть три десятка гениев, до которых далеко Босху, Дали и Петрову-Водкину. Но ярче всех воссияла масляная звезда Сявона Жареного. Уж он крут так крут. Недаром все его работы украшают дома его друзей.



Кафе наполнилось новыми посетителями. Меня принялись знакомить с местной духовной элитой. Новых знакомых звали Дыркин, Змеевич, Пачка, Булкинд и супруги Далиловы. Купив для новых друзей еще две бутылки водки, я полностью завоевал их доверие и получил приглашение посетить их скромные дома.

С утра я приступил к исполнению своего замысла.



Первыми в моем списке были Далиловы. Судя по адресу, они жили в районе новостроек, откуда мне не хотелось выбираться поздним вечером, поэтому к ним я прибыл к трем часам пополудни.

Супруги без моего напоминания тотчас предъявили работу Жареного. На мой вкус она была ужасна, как и два десятка других его работ, украшавших стены богемного жилища. Но мне и Ван Гог не нравится. Как угадать, что поднимется в цене через десяток лет, а что — нет?

— А других авторов не держите? — полюбопытствовал я.



Супруги с готовностью вывалили передо мной чемодан живописи и предложили посмотреть любительский фильм авангардного местного режиссера. Выключили свет, застрекотал допотопный киноаппарат. Я изо всех сил боролся с приступами сна. Молодой Далилов ушел в другую комнату работать, а его юная, хотя и очень полная, жена осталась в комнате.

— Хотите, зажжем свечи? — предложила она.



Я кивнул. Молодая женщина зажгла ароматические палочки и присела рядом со мной на диван. Я искоса разглядывал ее, затем придвинулся ближе и тихонько поцеловал в висок. Она сверкнула глазами, но не отпрянула. Я обнял ее за плечи и начал целовать, попутно расстегивая блузку на мощной груди. Она сидела, как истукан, не сопротивляясь и не помогая мне, однако ее грудь стала учащенно вздыматься. Затем ее что-то проняло и она резким движением обхватила меня за шею и впилась поцелуем. Воспламенившись страстью, она стала сильной, как тигр, и теперь уже руководила моими движениями, прижимая мою голову к своему, жаждущему поцелуев, телу. Я целовал колоссальные груди, полный живот, наконец, она откинулась на диване и, практически вставив меня в свое огнедышащее лоно, начала двигать мною, как тряпичной куклой. Это было совершенно новое и оригинальное ощущение. Она задвигалась быстрее, и я исторг мед и сливки наслаждения. Затем бесшумно оделся и поцеловал моей даме руку, на что она даже не отреагировала. Свет зажегся. В комнату вошел муж и спросил, понравилось ли мне кино. Я выразил восхищение непревзойденным произведением искусства. Мы выпили чаю без сахара и супруг заявил, что мне, их новому другу, они, пожалуй, подарят пару-тройку произведений Жареного. Я уходил, нагруженный пыльными холстами. В гостинице я еще раз пристально изучил добычу. Квадраты, кривые часы, кривые человеческие фигурки... Ни за что не прощу себе, если после этого бизнес-проекта разлюблю живопись.



Вечером я позвонил Дыркину. Этот энергичный мужчина не был женат, и я рассчитывал на деловой разговор двух джентльменов. Однако в жилище бывшего сталевара, а ныне — свободного художника я застал большое общество. Я попал на день рождения и тут же был отправлен за водкой, которой, по словам Дыркина, могло не хватить. К водке я прикупил еды и подарок имениннику.



Наконец, все сели за стол и начались тосты. Скоро пришло время танцевать. Я вышел на кухню, рассчитывая там найти именинника и потолковать о деле, но вместо него увидел девушку, которую мне представили как подругу хозяина. Она смотрела в окно. Я хотел уйти, но услышал ее тихий голос:

— Куда же Вы? Я весь вечер хотела с Вами потанцевать.

— Я неважный танцор, милая.

— Ничего. Я научу Вас.



Она приблизилась, положила руки мне на плечи и взглянула в глаза. Я прикоснулся к ее талии. Под старенькими джинсами мои руки ощущали плавный изгиб бедер, а в вырезе маечки виднелась манящая ложбинка. Я погладил ее по щеке, и, не размыкая объятий, мы отправились в темную спальню.



Очутившись в комнате, девушка проворно заперла дверь и застыла в ожидании. Я разделся, раздел ее и бережно уложил на кровать. Покрыл поцелуями ее лицо и грудь, гладил живот и бедра. Она вздрагивала от моих прикосновений. Я положил руку между ног и погладил. Девушка застонала и развела ноги. Я схватил ее и вонзил член. Дверь с той стороны задергали, но я был сосредоточен, и судороги нежности моей подруги были наиважнейшим для меня делом. Я двигался, следя за ней. Дыхание ее участилось, и, наконец, она начала вздрагивать, как от ударов электрического тока. Теперь я дал себе волю, совпал с ней и оросил чужое атласное покрывало, после чего скрылся на балконе. И вовремя: дверь открылась и, скрытый занавеской, я услышал веселые голоса.



Вечеринка продолжалась до рассвета, а поговорить с хозяином все не удавалось. Утром, когда большинство гостей разъехались, прочие же уснули — погулял по кварталу, наслаждаясь утренней прохладой, и вернулся к завтраку.

Дыркин был не в духе и обрушил на меня поток ипохондрии, которую я решил вылечить принесенным с прогулки пивом. Поняв, что его настроение начинает подниматься, я приступил к делу.

— Жареный? Да, есть у меня его работы. Сейчас покажу. Дыркин полез на антресоли и сбросил на пол тонны две

имущества, среди которого выискал холсты Бельжопольского Малевича.



Пока я обдумывал, какого рода обмен стоит предложить в данном случае, Дыркин объявил:

— Нравится? Забирай. Я в нем толку не вижу. Я бы получше написал, но совершенно нет времени. Возьми. В знак дружбы.

Пачка приняла меня холоднее, чем я предполагал. Впрочем, я быстро разобрался в ситуации. Пачка была фанаткой. Она отдавалась только ребятам, играющим на гитарах и поющим "рок". Переспать с писателем или художником для нее было уже падением. Что же говорить обо мне — человеке с аккуратной стрижкой, в костюме и галстуке. Поколебавшись, она решила для себя, что мы будем друзьями и при случае она, может быть, выйдет за меня замуж, так как я, очевидно, "папик при деньгах". Мало ли что. Вдруг ей захочется устроить свою жизнь. И выдала очередную мысль:

— А что, раз уж мы когда-нибудь поженимся, давай потрахаемся. На пробу. Вдруг мы не подходим друг другу?

— Мэм, — вежливо ответил я. — К моему прискорбию, я не трахаюсь на пробу. Я люблю и бываю любим. Если это наш с вами случай — извольте.



Пачка фыркнула.

— Ты чокнутый, но прикольный. А, ну его! Давай я лучше тебе картинки покажу. Один чувак малюет. Круто!

Звеня цепями, девушка извлекла из кухонного стола несколько картин.

— Хочешь, подарю? — великодушно предложила она. — Мне жалко, естественно, но ты — прикольный. И прикинутый. Может, ты станешь менеджером. Раскрутишь Сявона. И знаешь что? Дай-ка мне немного денег. С бизнесмена грешно не взять. Тем более, раз мы с тобой не переспали. Чисто по-дружески.



Итак, у меня уже было полтора десятка работ этого неведомого гения.

— Погоди, — сказала Пачка. — Ты похож на Стинга. Не уходи.

Я снял с нее несколько цепей, кожаную курточку с заклепками. Осторожно снял очки. Ее лицо было нежным и беззащитным. Расстегнув молнию на кофточке и целуя ее, я стал постепенно опускаться на колени. Она помогла мне стянуть с нее брюки, сняла трусики. Я поднял ее на руки и отнес на кровать. Она отдалась мне с жаром несколько раз и за полночь отпустила, нагрузив работами Жареного и парочкой собственных картин, где были изображены цветы и бабочки рядом с большеглазыми лицами.



Змеевичей я навестил днем. Они жили с родителями, которые сегодня уехали на дачу. Меня пригласили отобедать, после чего Змеевич предложил послушать пластинки. Чувствуя, что не хватает видеоряда, хозяин дома вытащил семейный альбом и начал показывать фотографии. Его жена, худая и нервная, сопровождала появление любимых снимков взрывами хохота. Сам же Змеевич казался суровым, возможно, из-за своей солидной комплекции и густой курчавой бороды. Я предложил взять вина, и мы пошли в магазин с хозяйкой, которая решила мне помочь. На обратном пути она посмотрела на меня долгим взглядом. Я не знал, как мне поступить, но хозяйка помогла разобраться в моих сомнениях и быстро увлекла в дверь, ведущую в подвал.



Под ногами хрустела щебенка. Остановившись, она прижалась спиной к деревянной двери подвального помещения. Я приблизился к ней, взял ее лицо в ладони и поцеловал. Она судорожным движением освободилась от трусиков и расстегнула мои брюки. Лаская руками ее груди, я приник к ее пылающей плоти и задвигался. Женщина застонала, потом — завизжала, как кошка. Ее крики эхом отдавались в пустом подвале. Изнемогая от ощущений, она пригнулась, обхватила губами мой член и стала его целовать и трогать, приближая поток напитка, которого жаждал ее рот. Наслаждение отуманило меня, и я взорвался. Женщина стала жадно глотать это белое вино и последними каплями умыла свое лицо, издав вздох блаженства.



Придя домой, мы откупорили купленный мною коньяк, потом побеседовали и даже спели хором под гитару. Наконец, супруги тепло простились со мной, вручив пять или шесть работ их друга Жареного.

Из чистого педантизма я решил навестить Булкинда. Я часто слышал противоречивые отзывы о нем. Булкинд ухитрился поссориться почти со всеми. Он считался непредсказуемым и патологически жадным человеком. Ну, что ж, если мы не найдем общего языка, я уйду, вот и все. Но попробовать стоит. Я позвонил Булкинду и, уже зная его пристрастия, сказал, что у меня есть фотография Стивена Спилберга с дарственной надписью и, пожалуй, я готов расстаться с ней, дабы заручиться поддержкой Булкинда в информационном спонсорстве моего дела: организации конкурса мужской красоты.

— Я этих вопросов не решаю, — буркнул он. — Но все-таки приходи. Только захвати чего-нибудь к чаю.



Булкинд жил один, хотя и был женат. Он оказался неожиданно милым, хотя и впрямь жадным человеком. Или рачительным, как кому нравится. Я не рассчитывал на ужин, но был несколько удивлен, когда Булкинд принес бутылку водки, налил мне и себе по двадцать граммов, а затем унес ее обратно. В своей практике я еще такого не видел. Ну, что ж, надо привыкать, раз уж я решил иметь дело с людьми необычными.

За чаем Булкинд ругал всех и вся. Когда речь зашла о Жареном, он только покрутил головой.

— Стало быть, он тебе не нравится?

— Между нами говоря — дерьмо. Но никому не говори. Я с тобой потому откровенен, что ты — приезжий. Я уже знаю, что ты собираешь все его работы.

— Вот как?

— Конечно. Мы сразу об этом догадались. Мы все. Твое дело. Только это ни к чему. Жареный — дрянной живописец. И вообще брось это. Давай лучше займемся кино. У меня есть отличный сценарий. Давай снимать фильмы. Нам гарантирован грандиозный успех.



Не успел я моргнуть глазом, как Булкинд сбегал за рукописью и начал читать сценарий. Я слушал и разглядывал его. Булкинд сидел на табуретке, скорчившись, как зародыш. Его худое лицо склонилось к тексту. Светлые волосы падали на лоб. Сквозь рубашку виднелись трогательные позвонки. Голос дрожал от вдохновения. В моем сердце проснулась любовь и нежность. Я подошел к нему сзади и обнял. Он замер. Затем повернул ко мне голову. В глазах светилась надежда. Мы поцеловались, глядя друг другу в глаза, начали раздеваться и приникли друг к другу, как белая и алая розы.



...И все же холстов Жареного Булкинд мне не дал, отговорившись тем, что, мол, потерял картины во время многочисленных переездов.

Тем не менее, домой я вернулся, везя с собой контейнер с добытыми шедеврами. Оставалось выяснить одно: что теперь с этим делать. Я позвонил эксперту живописи Анжеле Кобылиной и предложил встретиться.

Анжела мельком взглянула на картины, которыми был увешан мой офис, и закурила сигарету в длинном мундштуке.

— Что тебе сказать? Нет такого понятия: хорошая живопись — плохая живопись. Живопись следует раскручивать, как и все на свете. Как мыло. Как песни.

— Не хочешь заняться этим? Ты ведь, кажется, менеджер изобразительных искусств?



Она взглянула на меня и отвела взгляд.

— Даже не знаю. У меня совершенно нет времени. Ну, зачем тебе это нужно? Занялся бы женским бельем, куда более прибыльное ремесло.

Она говорила, сыпала афоризмами, а я смотрел на ее нежный профиль, на прелестную прическу, похожую на крылья ласточки. Атласная ткань платья переливалась на грациозной фигуре. Нога, обутая в изящную туфельку, нетерпеливо стучала по ковру. Я подошел к ней сзади и приник поцелуем к шее. Она вздрогнула и замерла.

— Ты с ума сошел... Что тебе взбрело в голову?



Не позволяя ей обернуться, я стиснул руками груди и стал их мять. Затем задрал платье, обнажив маленькие ягодицы, сдернул кружевные трусики и нагнул ее, заставив упасть на колени. Я любил ее сильно и грубо, пока она не начала молить о пощаде. Тогда я развернул ее лицом к себе и приник к ее губам разгоряченным членом. Она стала ласкать меня своими пухлыми губами, пачкая алой, блестящей помадой. Окатив ласточкины крылья потоком спермы, я поднял Анжелу с колен и сжал в объятиях.



Обессиленная, она откинулась на диване и устремила долгий взгляд на стену, где красовались работы Жареного.

— А знаешь, они мне нравятся. В этом что-то есть. Эти трехглазые кошечки... неумелые мазки... чувствуется что-то эдакое. Нет, эти картины удивительны, теперь я понимаю. Решено: будем раскручивать твоего гения.

Мы разработали бизнес-план и уже в ближайшие дни собрали пресс-конференцию. В маленьком конференц-зале собрались газетчики и тележурналисты. Я вызвал и самого Жареного. На первый взгляд этот коротконогий мальчик с глупой бородкой не произвел на меня впечатления. Я решил для начала поручить ему двух представителей прессы, всего же их было восемь.



Мы включили софиты, попросили всех встать в круг и взяться за руки. Это должно было послужить созданию атмосферы любви, необходимой для правильного восприятия картин. Под легкую ненавязчивую музыку пресс-конференция началась.



Анжела взяла на себя трех журналистов, я занялся журналистками. Вскоре на ковре конференц-зала, на мягких уголках образовались пары, тройки, четверки, слившиеся в любовном порыве. Целуя полную, крупную журналистку, а другой рукой лаская грудь крошки из журнала "Искус", я время от времени бросал взгляд на утолок, где действовал мастер живописи. Я распознавал в нем перспективного сотрудника: он живо покрывал поцелуями животик журналистки бальзаковских лет, пока сзади его гладил представительный господин из программы "Вслух". За Анжелу мне беспокоиться не приходилось: проверенная боевая подруга маняще изгибалась в руках доверенных ей корреспондентов.



Пресс-конференция прошла на должном уровне, и на следующий день по всем каналам шли репортажи о восходящей звезде современного искусства.

Шло время. Беспрерывные вернисажи собирали толпы жаждущих приобщения ценителей. Мы не справлялись своими силами и приняли на работу несколько сотрудников. Настал день, когда появились богатые люди, желающие вложить свои деньги в картины Жареного. На презентации мы не ударили лицом в грязь. Мероприятие было небольшим, присутствовали только свои. Царила атмосфера сдержанной роскоши и неподдельной любви. Мы даже играли в невинные игры, напоминающие о нашем безоблачном детстве: в ручеек, в ромашку. Растроганные спонсоры вознаградили нас щедрыми вливаниями.



Спустя три года после начала раскрутки, на пике своей популярности Жареный выпал из окна десятого этажа. О его кончине ходило много слухов. Говорили, что он не вынес бремени успеха после многолетнего забвения, что его сгубили происки завистников и вмешательство секретных служб, что к его гибели приложили руку товарищи по бизнесу. Правда же заключалась в том, что гений Бельжополыцины переусердствовал на ниве самораскрутки и упал в момент агитации очередного спонсора, которую он производил на подоконнике. Дело было так: меценат облокотился на подоконник, а Жареный разбежался, желая набрать скорость для решающего объятия, и, не рассчитав, вылетел в окошко.



Большой пользы мне его смерть не принесла, она помогла организовать очередной аукцион, но этого можно было бы достичь тысячью других способов.

Жизнь продолжается. Что же касается моих старых друзей, бельжопольцев, я ничего о них не знаю. Как они теперь, кто их трахает, когда меня нет рядом, — понятия не имею. До меня дошли слухи, что Булкинд написал книгу "Я и мое влияние на творчество Жареного" и пытался издать ее на средства знакомых. Но денег ему никто не дал, сославшись на трудные времена.